Обуреваемый этими мыслями, я приказал Угрюмову привести последнего захваченного на пустыре пленного. В отличие от остальных, он вообще не имел пулевых ранений. Конечно, предводитель хотя и находился в тылу своего воинства, но все равно получил травму и, можно сказать, серьезную – сломал руку при падении с лошади, сраженной пулеметными огнем с «Форда». Ребята наложили на его руку шину, и теперь Махно был вполне адекватен. Как доложил мне Угрюмов – пленная сволочь уже не орет и готова к допросу. Вот я и вызвал эту сволочь на допрос, а если прямо сказать, у меня было именно такое отношение к этому человеку, несмотря на мысли использовать его на пользу России. Но, несмотря на эти мысли, я был сама вежливость и даже попытался вызвать у Махно симпатию к себе.

Так как допросы происходили рядом с «Фордом» на дороге, а мое преимущество перед допрашиваемыми заключалось только в том, что я сидел на спущенной из кузова боевой машины спецгруппы скамейке, моя вежливость перед Махно заключалась в том, что его Угрюмов усадил на эту скамейку, ну а я уселся на подножку «Форда». Когда боец привел Нестора Махно, я поразился несоответствию моего представления об этой легендарной личности реальному человеку. Он был какой-то неказистый, невысокого роста, имел довольно-таки щуплую фигуру. Явно не герой. А как я знал из истории, женщины его любили и боялись. Хотя что такого страшного в этом шибздике, я не понимал, но с историей не поспоришь. Я и стал с ним обращаться, исходя из своих знаний об этой самой истории.

Так как я знал, что Махно в нужное для него время ладил то с красными, то с белыми, я и решил перетянуть его на этом этапе на свою сторону. Пускай повоюет пока на нашей стороне. Я же не собирался убеждать его отказаться от анархизма. Конечно, мужик обижен на царский режим и мечтает его свергнуть, но пока он в его власти, а значит, пойдет на сотрудничество. Махно будет думать, что это временно, и как только он обретет свободу, получит оружие и возглавит подобранных им людей, то опять возьмется за старое – создание анархической республики. Да и флаг ему в руки, только пускай создает эту республику в австрийской зоне. Естественно, австрийцы этого не потерпят и начнут прессовать это недоразумение. Махно мужик верткий, и просто так его не раздавят – вот и получим бои в австрийских тылах.

Эти мысли я начал высказывать, как только Махно расположился на скамейке. И начал с наезда, заявив:

– Ты что же творишь, сучий потрох, напал на боевого генерала, мать твою. Мало мне мочить всяких там тевтонов, так еще своя шелупонь лезет под руку. Грабил бы там всякую жидовню, так нет, его на служивых потянуло. Отвечать, сучий потрох, как до жизни такой дошел, а то на ближайшей осине вздерну!

– Так, ваше высокоблагородие, мы же не знали, что это армейский автомобиль. Военные поодиночке не ездят. Думали, что это купчишка какой-нибудь товар везет. А оно вон как вышло! Теперь ваше право меня повесить или там расстрелять. Только знайте, что я сам готов австрийцев зубами рвать!

– Готов он! А сам наверняка ни одного дня на фронте не был.

– Так каторжник я, а таких в армию не берут!

– Каторжник? А где тогда командовать научился? Опять же, владеть оружием и скакать на лошади? Или этому всему на каторге обучают?

– Там многому чему обучают!

– Ладно, шутник. Так что же все-таки с тобой делать? Расстрелять? Но ты был под обстрелом, и пули обошли тебя, а второй раз расстреливать – Бог не велит. Повесить? Но я солдат, а не палач! К тому же если Господь тебя сберег, значит, ты ему для чего-то нужен. Да… задал ты мне задачку! Вот если б ты грабил австрийцев, то ей-богу, отпустил бы я тебя! Но такие, как ты, пользуются нашей безалаберностью и бардаком и грабят своих. Действовать же во вражеском тылу у них кишка тонка.

– Ничего не тонка! Но линию фронта просто так не перейдешь! Там пехота, артиллерия нужна. А у моего отряда всего этого нет. К тому же сначала нужно нашу линию обороны пройти, а просто так солдаты нас не пропустят. Прорываться с боем не по мне. Одно дело купца или помещика-мироеда ограбить, а другое – со своим братом солдатом схлестнуться.

– Говоришь, кишка не тонка? И готов действовать в своем ключе на территории, занятой австрийцами, только проникнуть туда не можешь? Ну что же, в этом я тебе, наверное, смогу помочь. Я командир 2-го Кавалерийского корпуса, кстати, Романов, брат императора. И мне поручено в случае наступления противника контратаковать его. Вот во время контратаки, когда мы пробьем позиции австрийцев, и можно пропустить твой отряд в тыл неприятеля. И мне будет хорошо, что не взял кровь православного, которого сам Бог помиловал, отведя пулю, и ты отведешь свою душу, прищемив хвост австрийцам. И исполнишь то, за что Господь пощадил тебя. Что думаешь по этому поводу, ты согласен на такое предложение?

– А если я, попав на австрийскую сторону, сбегу и не буду воевать с ними? На кой черт мне помогать самодержавию, которое присудило мне двадцать лет каторги? Умотаю с ближайшими людьми куда-нибудь в Вену, по пути взяв, конечно, какой-нибудь банк, и ищи меня, царская охранка, до скончания века.

– Такое может, конечно, случиться, но тогда ты станешь не только моим врагом, но и Бога. Не просто так высшие силы сохранили в безнадежной ситуации твою жизнь. Значит, хотят, чтобы ты помог своей родине в войне против супостата. А так как ты станешь и моим врагом тоже, то я уж постараюсь тебе отомстить. В Вене, конечно, не достану, но Гуляйполе недалеко и твои родственники станут заложниками всадников «Дикой» дивизии. Любой джигит чтит закон кровной мести, а ты своим поступком нанесешь кровную обиду их командиру. Тогда я очень не завидую твоим родственникам до седьмого колена. Ты, конечно, можешь просто не согласиться идти в тыл к австрийцам, я это пойму, а вот твоя душа вряд ли. Сам понимаешь, что тогда придется возвращаться в Бутырку. А если все-таки решишься пройтись рейдом по тылам австрийцев, и все удачно сложится, то ты будешь помилован. И после войны вполне сможешь сделать удачную карьеру. Уж я об этом позабочусь. Глядишь, губернатором на освобожденных землях Малороссии станешь. Или банкиром каким-нибудь – денег у тебя будет море, ведь трофеи, отбитые у австрийцев, никто отбирать у тебя не будет.

Как бы в подтверждении моих слов о свирепых джигитах «Дикой» дивизии, показались кабардинцы. Вид у скачущих на взмыленных лошадях кавказцах, действительно, был впечатляющий. Можно даже сказать, пугающий, особенно когда они, заметив стоявший «Форд», пришпорив своих лошадей, с каким-то визгом понеслись вперед, в атаку. По-видимому, подумали, что на меня напали, и нужно выручать командира корпуса. Визг прекратился, как только я встал, вышел на середину дороги и поднял руку. Скорость, правда, кабардинцы не снизили, и через несколько минут я уже смог разговаривать с Бековичем-Черкасским. Успокоил его и объяснил, что произошло. Командир Кабардинского полка буквально взорвался угрозами в адрес негодяев, посмевших так подло напасть на великого князя. Я еле его успокоил и то только тем, что показал пустырь с валяющимися там павшими лошадьми и трупами бандитов, посмевших напасть на великого князя. Картина была впечатляющая, и князь, спросив у меня разрешение, направился подсчитывать, скольких бандитов мы отправили жариться на сковородках в аду. А я вернулся к Махно, внимательно наблюдавшему сцену появления кабардинцев. Проследив за его взглядом, провожающим удаляющихся кабардинцев, я, как будто ничего не произошло, будничным тоном спросил: